Приснился очередной прекрасный сон из серии "Юра и дети". Во сне у меня снова был чудесный маленький ребёночек, на этот раз, однако, женского пола, хотя обычно снятся только мальчики. А ещё был какой-никакой сюжетсюжет.
Всё происходило в некоем подобии гигантского интерната для детей до 18 лет, в день выпуска учеников-одиннадцатиклассников. Ну как в кино, ей богу: огромный зал со сценой в лучах прожекторов и даже оркестровой ямой, тут и там чудовищные драпировки из тяжеленного красного бархата, лоснящиеся сытые рожи педагогического состава, опрятные дети — одним словом, всё по высшему разряду кошерности и пафосности, из чего можно сделать вывод, что настоящих сирот от общей массы воспитанников тут едва ли четверть, а всё больше выходцы из довольно обеспеченных, но, увы, беспечных семей.
Тут мозг-режиссёр переносит зрителя из пропитанных головокружительной торжественностью рядов прямо в стерильно белоснежную больничную палату. Ко мне. Ход типа: "вот это — обычные люди, а вот это — наш ГГ и он, как видите, полный долбоёб, приятного просмотра" выполнен на пять с плюсом. Ну и вот этот долбо... кхм, то есть, пациент сидит на койке в беленьких больничных штанишках, сцепив ручки, и сычом пялится в ещё более белую стенку палаты. Неоновая табличка "LIFE IS SUCKS" над головой не горит только лишь из-за нехватки бюджета на спецэффекты. И дело даже не в том, что всё остальное, куда более успешное по жизни население интерната празднует и чествует друг друга, а я от большого ума валяюсь в палате для только что разродившихся, нет. Вдоволь нанянчившись с дитятком и вернув его в заботливые руки врачей, я сижу и угрюмо мечтаю... о рыбе. О жирненкой, рыхлой, прозрачной копчёной рыбе. С дымком, лучком, хлебушком, аааах... Девять месяцев ни одной вредной килокалории во рту не было, аж выть охота! А тут я уже дня три как без довеска в организме, а эти злобные дяденьки и тётеньки в халатах ничего вреднее овсянки жрать так и не дают. Суки.
Сидеть бы мне ещё неизвестно сколько, предаваясь грёзам о неправильном питании, как вдруг мимо моей палаты — о чудо! пойте, серафимы! — проплывает та самая рыба, оставляя за собой чудесный шлейф дымного аромата. Это одна из медсестёр в приподнятом настроении несёт на большущем блюде в сестринскую деликатесный гостинец от дяди-астраханца. Возможно, человек, заимевший детей в школьном возрасте не отличается большим умом, но план в моей голове созрел мгновенно. Сам процесс похищения маслянистого скоровища спустя весь день я помню смутно: преодоление каких-то необычайно тёмных и извилистых коридоров вдоль стеночки, отвлекающие манёвры для медсестёр в стиле коммандос, попытки взломать холодильник куском трубы... Зато ярко, во всех эмоциях помню кульминацию, когда я, наконец заперевшись в тесном туалете, жру эту несчастную рыбу, прям обеими руками отрываю целые куски, уминаю и рыдаю от счастья. И плевать на всех этих одноклассников в отглаженной форме с их красивыми аттестатами, плевать на свирепствующих по палатам врачих, обнаруживших, что их самым наглым образом ограбили, плевать на всё вообще. У меня есть чудесная дочурка, долгая жизнь впереди и огромная тарелка вкуснейшей вещи на свете. Чего ещё надо-то?
Всё происходило в некоем подобии гигантского интерната для детей до 18 лет, в день выпуска учеников-одиннадцатиклассников. Ну как в кино, ей богу: огромный зал со сценой в лучах прожекторов и даже оркестровой ямой, тут и там чудовищные драпировки из тяжеленного красного бархата, лоснящиеся сытые рожи педагогического состава, опрятные дети — одним словом, всё по высшему разряду кошерности и пафосности, из чего можно сделать вывод, что настоящих сирот от общей массы воспитанников тут едва ли четверть, а всё больше выходцы из довольно обеспеченных, но, увы, беспечных семей.
Тут мозг-режиссёр переносит зрителя из пропитанных головокружительной торжественностью рядов прямо в стерильно белоснежную больничную палату. Ко мне. Ход типа: "вот это — обычные люди, а вот это — наш ГГ и он, как видите, полный долбоёб, приятного просмотра" выполнен на пять с плюсом. Ну и вот этот долбо... кхм, то есть, пациент сидит на койке в беленьких больничных штанишках, сцепив ручки, и сычом пялится в ещё более белую стенку палаты. Неоновая табличка "LIFE IS SUCKS" над головой не горит только лишь из-за нехватки бюджета на спецэффекты. И дело даже не в том, что всё остальное, куда более успешное по жизни население интерната празднует и чествует друг друга, а я от большого ума валяюсь в палате для только что разродившихся, нет. Вдоволь нанянчившись с дитятком и вернув его в заботливые руки врачей, я сижу и угрюмо мечтаю... о рыбе. О жирненкой, рыхлой, прозрачной копчёной рыбе. С дымком, лучком, хлебушком, аааах... Девять месяцев ни одной вредной килокалории во рту не было, аж выть охота! А тут я уже дня три как без довеска в организме, а эти злобные дяденьки и тётеньки в халатах ничего вреднее овсянки жрать так и не дают. Суки.
Сидеть бы мне ещё неизвестно сколько, предаваясь грёзам о неправильном питании, как вдруг мимо моей палаты — о чудо! пойте, серафимы! — проплывает та самая рыба, оставляя за собой чудесный шлейф дымного аромата. Это одна из медсестёр в приподнятом настроении несёт на большущем блюде в сестринскую деликатесный гостинец от дяди-астраханца. Возможно, человек, заимевший детей в школьном возрасте не отличается большим умом, но план в моей голове созрел мгновенно. Сам процесс похищения маслянистого скоровища спустя весь день я помню смутно: преодоление каких-то необычайно тёмных и извилистых коридоров вдоль стеночки, отвлекающие манёвры для медсестёр в стиле коммандос, попытки взломать холодильник куском трубы... Зато ярко, во всех эмоциях помню кульминацию, когда я, наконец заперевшись в тесном туалете, жру эту несчастную рыбу, прям обеими руками отрываю целые куски, уминаю и рыдаю от счастья. И плевать на всех этих одноклассников в отглаженной форме с их красивыми аттестатами, плевать на свирепствующих по палатам врачих, обнаруживших, что их самым наглым образом ограбили, плевать на всё вообще. У меня есть чудесная дочурка, долгая жизнь впереди и огромная тарелка вкуснейшей вещи на свете. Чего ещё надо-то?